В этой статье шаман Владислав Викторович отвечает на вопрос читательницы «Как похоронить любовь ритуал?».
По моему мнению, любовь можно хранить только в собственном архиве души пусть останется там. Любовь большая сила его хранить очень трудно, потому что если его ты будешь хранить, ты потеряешь себя в отставшую жизнь. Просто нужно закрыть этот листок и иногда вспоминать эти дни дорогие, а потом снова бросить в архив как музыка твоей души. Желательно не преследовать эту любовь до конца просто бросить в архив как воспоминания хороших дней и найти более хорошую достойную себе в жизни.
Шумит, болезненно стонет вьюга; мокрым снегом залепляет она узенькое окно моей маленькой, сумрачной комнаты.
Я один. В комнатке моей тихо. Только часы своим мерным, монотонным стуком нарушают ту гробовую тишину, от которой нередко чувствуется жутко на сердце одинокого человека.
Слава Богу, я опять один, в своей сумрачной конуре, среди дорогих мне портретов, среди верных друзей — книг, над которыми когда-то много плакалось, которые заставляли биться сердце так, как оно устало и разучилось уже биться теперь.
Сколько дорогих пометок хранят свято эти мои неизменные друзья, никогда ни в чем не клявшиеся, но зато и не нарушавшие постыдно обетов. А сколько клятв и уверений брошено на воздух, хуже — на мостовую, под ноги снующей толпы! Сколько рук, когда-то протягивавших тебе объятия, теперь отвечают только холодным пожатием, может быть даже с насмешкою указывают на тебя своим новым друзьям, которые были и будут всегда твоими заклятыми врагами. А сколько близких людей пришлось потерять, так или иначе… разве для сердца не все равно?
Вот он, этот разбитый портрет. Когда-то… опять эти воспоминания! Но зачем, минувшее, снова восстаешь ты в моем воображении теперь, в эту ненастную декабрьскую ночь? Зачем ты смущаешь меня, нарушаешь мой покой призраками того, что прошло и невозвратимо. Невозвратимо! Это сознание больно до слез, страшно до отчаяния!
Но улыбающийся призрак не исчезает, не уходит прочь. Он точно наслаждается мучениями, хочет, чтобы слезы, подступающие к горлу, полились на страницы старой тетради, чтобы хлынула кровь из растравленной раны и глухая скорбь, молчаливо притаившаяся в сердце, судорожными рыданиями вырвалась бы наружу.
Что осталось от прошлого? Страшно ответить! И страшно и больно. Когда-то верилось, надеялось — а во что верить теперь? На что надеяться? Чем гордиться? Гордиться ли тем, что имеешь руки работать для себя; голову, чтобы думать о себе; сердце, чтобы страдать, тоскуя о прошлом?
А вьюга шумит и с болезненным стоном хлещет мокрым снегом в окно.
О, недаром так неотвязно стоит предо мною улыбающийся призрак прошлого! Недаром опять выплывает светлый и милый образ! Декабрьская ночь!
В начале ноября я получил из Энска телеграмму о болезни матери. Бросив все дела, я полетел с первым же поездом на родину. Мать я застал уже мертвою. В ту самую минуту, когда я входил в дверь, ее клали на стол.
Обе сестры мои были убиты горем, которое совершенно неожиданно постигло нас. И по просьбе сестер, и по требованию дел, оставшихся после матери неоконченными, я решил прожить в Энске до средины декабря. Если бы не Женя, я остался бы, может быть, и на Рождество; но меня влекло к ней, и я 15 или 16 декабря уехал в Петербург.
Прямо с вокзала я проехал к Лихачевым.
Никого не было дома.
— Где же они? спросил я.
— Да уехали в Ливадию. Целая компания!
— И Евгения Александровна?
— И оне-с.
— Что она? Здорова?
— Ничего-с, веселые такие; об вас только все вспоминают.
Она радостно встретила меня.
— Наконец-то! наконец-то! Разве можно было так долго оставаться? Мы все здесь, особенно я, соскучились без вас, — говорила она.
— Ах, как там было весело, милый Сергей Иванович! как весело! А вы не рассердитесь? нет? Скажите — что нет, — вдруг как-то робко, тихо проговорила она.
— Я завтра еду в маскарад. Какой костюм! Я… нет, я вам теперь не скажу. Вы завтра будете у нас?
— Нет, не буду. Завтра весь вечер я буду занят.
— Ну так я заеду перед маскарадом. Можно? позволите?
— Хорошо. Но с кем же вы едете? С Метелевым?
— Нет, нет! Мы одни, с Павлом Ивановичем. Но Сергей Васильевич будет. И знаете, что еще?
— Нет, не скажу. Так завтра! да? можно?
Вошла девушка и позвала нас обедать.
Я сидел в своей комнатке, в той самой, где сижу и теперь, маленькой и сумрачной, и писал торопливо газетный фельетон, когда вдруг раздался в передней сильный звонок и послышался серебристый голосок Жени: дома? один?
— Дома-с, пожалуйте! — отвечала прислуга.
Дверь с шумом отворилась, и в комнату влетела… Гретхен! Да, Гретхен, настоящая гётевская Гретхен!
Я встал к ней навстречу, взял за руку и долго не мог отвести глаз от этой милой изящной фигурки, от этого дорогого мне ребенка!
Ах, как она была прекрасна в этот вечер! Она была обворожительно хороша! Я никогда не видел ее такою. Лицо все сияло, игра какая-то особенная виднелась в каждой черте, в каждой фибре ее лица. А глаза, эти голубые, прелестные глаза блестели, светились…
— Не правда ли, хороша ведь я? — вдруг промолвила Женя, подходя ко мне, и обняла меня.
— А ты хотела, чтобы тебя находили такою? чтобы ты нравилась? — проговорил я полусознательно.
— Да, — пролепетала она. — Впрочем, нет! — вдруг спохватилась она. — Зачем? Ты ведь меня любишь… и еще…
Она вдруг почти совсем прижалась ко мне и повисла на моей шее.
— Хороший мой Сергей Иванович, знаешь, что я хочу сказать тебе. сказать?
— Что такое? — едва мог выговорить я от того волнения, которое охватило меня. — Скажи!
— Ты ведь друг мой, да? Ты ведь порадуешься за меня, за твою Женю?
Сердце мое с болью сжалось, как бы от предчувствия чего-то недоброго.
— Что такое? — только и мог я выговорить.
— Я люблю его, хороший мой. люблю… Я давно хотела сказать тебе… да… не могла. А теперь… мы вчера объяснились… он тоже любит. Милый мой! ты рад?
Она подняла голову, откинула ее немного назад и устремила на меня в упор свои глаза, блестевшие слезами счастья и блаженства.
Я не мог говорить сразу. Тоже слезы, но совсем уже другие подступали к горлу. Я сам не знаю, откуда взялись у меня слезы; но я овладел собою и не выдал той муки, от которой едва не разорвалось мое сердце.
— Поздравляю, — сказал я, стараясь произнести эту фразу надлежащим тоном. — Конечно, я очень рад… твое счастие — мое счастие.
— Когда же свадьба? Или еще неизвестно?
— Как можно скорее. Он хотел, чтобы и объявила тебе сначала, и если ты не хочешь…
— При чем же я тут, Женя? Ты любишь, тебя любят, вы оба счастливы… что же я? Мне остается только радоваться за вас, и я радуюсь; а устроить свадьбу недолго. Сейчас после Рождества! У меня, Женя, хранится ваш капитал в двадцать тысяч, но я отдам вам полный отчет.
— Ох, что ты! Зачем это! Разве мы… разве я тебе не верю? Не надо, не надо! Полно, хороший мой!
И она вдруг опять обняла меня и поцеловала. Часы пробили десять.
— Ах, — спохватилась Женя: — уже десять; в одиннадцать надо ехать. Прощай же, до свиданья! Так ты рад за меня, да?
Она крепко пожала мне руку и повернулась, чтобы уйти, но задела рукавом за свой маленький портрет, стоявший на моем столе, и уронила его. Рамка раскололась, а стекло разбилось вдребезги.
— Ах, что я наделала! — воскликнула она. — И как это нехорошо! — вдруг прибавила она.
— Напротив, это прекрасный знак! — заметил я, подымая портрет. — Когда бьют что на праздниках, это очень хорошо; а ведь у тебя праздник!
Она приветливо улыбнулась и выпорхнула из комнаты.
И я остался один. Теперь я уже не мог плакать, нет, я опустился в кресло, в котором сидел ранее за работою, и так просидел в нем до зари.
Когда на другой день я вышел, меня едва можно было узнать.
— Да что с вами? Вы точно сейчас с кладбища, где оставили самого близкого человека? — спросил меня кто-то.
Я отказался. Я один теперь в этой сумрачной комнате. И в нее никогда уже не зайдет она, не раздастся ее голос… Какая темная комната! Но она не была бы такою, если бы… если бы здесь со мною была Гретхен. Не была бы и жизнь моя такою безрассветною, скучною и томительною, если бы светили мне чудные, голубые глаза и ободряла бы меня ее милая, ясная улыбка… А впрочем…
Воскресенье, 30 Марта 2008 г. 21:35 + в цитатник
Как вы думаете, легко ли похоронить свою любовь.
Скажу вам честно: почти невозможно! Но как, ни странно мне это не раз получалось. Вот про100 влюбилась, ходила как привидение – никто не нужен был, а потом… просто смотришь со стороны: раз! – и в НЁМ уже нет ничего особенного; два! – и ОН становится таким, как другие парни, и не выделяется из толпы.
Также стало и с Димой. — Он тебе нравится! – говорит мне сердце. – У вас нет ничего общего кроме увлечения музыкой. Вы ведь нигде не пересекаетесь! Через несколько месяцев он уедет, и вы возможно больше никогда не увидитесь! – утверждает мой разум. Я – реалист и со своим характером больше ничего не могу сделать. Одних доводов Сердца мне мало, сначала долго размышляю, потом только делаю. Раньше, полгода назад я ни о чем не думала, думала рассосется… И только теперь начала понимать что он мне не про100 нравиться, а меня к нему очень тянет…
Чтобы избавиться от этого наваждения у меня есть одно средство – средство от безнадежной любви. Моя сила воли.… Ведь смогла я как-то разлюбить Данила? И сделала я это с помощью своей силы воли.… Когда-то Даня казался мне таким симпатичным, смешным.… А сейчас меня от него воротит. Худой, как засушенная селедка – фу. Смотрю и удивляюсь! Господи, неужели он мне нравился. Да еще и ДВА года. Про100 ужас какой-то! А одумалась я только тогда, когда попала под машину.… Сидела в травматологии и поняла что Данил – не мой.… И никогда им не будет, потому что я этого не хочу.… Именно после этого случая я и узнала свою силу воли! Если сказала НЕТ! – это значит нет и никогда мое решение не изменится.… Вот и в этот раз оно, похоже, не изменится…
Настроение сейчас — Отвратительное
Загрузка...